такую любовь?

Душно от тайного темного пожара,

В висках бьется беззвучная бессонная кровь.

Разбилась бы от крепкого сердца-тарана

Самая мудрая, самая китайская стена,

Но вот пробита, вот ширится горячая рана,

Немыслимая взору открывается страна.

Там звон, там трепет крыльев и небо,

Оранжевые в черном заливе паруса,

Обыкновенное солнце стало победным Фебом,

Двумя теплыми звездами твои стальные

                                                             звезды-глаза.

Смотри, смотри, далеко внизу на старой

                                                             земле темнеет

Твое брошенное тело, как отслужившая

                                                           змеиная чешуя,

А пламенный дух летает и реет и веет

И пламенеют неба края.

Октябрь 1921

Л. Д. Блок

Молчи о любви своей и муку

Ковром узорчатым не расстилай под ногами,

Не мани меня Амальфийскими садами,

Где теплые от солнца померанцы сами падают в руку,

И в францисканском монастыре вот уже семьсот лет

Колокола поют: динг-донг, динг-донг.

Нет!

Не пойду я с тобою, нету слуха

Для любимого звона и для слов любовных —

Я душою тешу Святого Духа,

Что мне в твоих муках греховных?

Глаз нет, чтоб садами любоваться,

Рук нет, чтоб с тобою обниматься,

А ночью, когда я иду по волчьей поляне,

Что городом прежде была, и свищет бессилье,

Ветер и беды,

За плечами моими бьются крылья

Самофракийской Победы.

Январь 1921

М. Кузмину

Из-под скрытницы ли земли, или из сердца

                                                  какого-то страшного

Вырвались эти ветры и с золотого небесного

                                                       свода вчерашнего

Сорвали хитрым Коперником пригвожденное

                                                                        солнце.

Резиновым мячиком упало оно на землю.

Господи, внемли!

В твоем Содоме, сожженном грехом,

                                                         в твоей Помпее,

Сожженной Везувием, было прохладнее,

                                                              было нежнее,

Чем в России в столетьи двадцатом,

                                                   в семнадцатом году.

В черном ли, в горячем бреду,

Или вправду солнце разорвалось тогда

                                                    как ручная граната,

И восстал любимый на любимого и брат на брата.

На телегах, пешком, на крышах,

                                                    на буферах вагонов

С Карпатов на Оби, на Волги, на Доны,

Бежали солдаты домой,

И на вокзалах борьба, стрельба и звериный,

                                                             звериный вой,

А в просторном небе тихим архангелам снится,

Что летит и поет на земле буйнокрылая птица.

От осколков солнца дома, корабли,

                                         купола и сердца запылали

Горе дереву, хрусталю, тростнику, слава стали!

Плавились стальные сердца, и медленным шлаком

Стекали тысячелетние розы и луны и покрытые

                                                       звездным мраком

Трепетные свиданья

У знаменитых, старинных Петербургских зданий

И ворох звенящих стихов о поцелуях,

                                                изменах и обладаньях

……………………………………………

……………………………………………

В проплавленном сердце

Сильнее смерти и страха смерти

Осталась косноязычная, суровая, неукрашенная

                                                                       любовь,

Единая как вытекающая с жизнью кровь.

Декабрь 1920

Москва

Есть минуты – слышишь как безымянная земля

Круглая в синем кружится небе,

Не надо радеть о хлебе,

Не надо запирать ворота Кремля,

И осень червонная в листьях и куполах

Гуляет по яблочному городу —

Совершенная любовь изгоняет страх —

Господи, твоему молоту

Наши рваные сердца плохая наковальня,

И плохой виноград для твоего точила.

От вина твоей ярости мы не пьяней – печальней,

А когда улыбаешься – на радость нет силы.

Сентябрь 1920

Т. М. Персиц

Каждое утро мы выходим из дому вместе,

И бродим по городу в поисках хлеба.

Он целует мне руку как будто невесте,

И мы смотрим на розовое еще не проснувшееся небо.

Этой весною земля вместо хлеба цветы уродила,

И пахнут ландыши в Петербурге, как на Корсике

                                                                    магнолии.

Что ж, что уходят все наши силы,

Вечером мы цветы покупаем, и вспоминаем

                                   о пшеничном загорелом поле.

Иногда небо начинает тихо кружиться,

И вдруг без удержу падает на землю,

А земля как большая черная птица

Из-под ног выпархивает и я твоему голосу внемлю.

Когда кружится голова – большое утешенье

Гулять с голодным и крылатым Ангелом

                                                               Песнопенья.

Май 1921

Винт стучит, стучит, под ним мохнатая белая пена.

Воет сирена.

Беззвучно и грузно падает в воду огненный шар,

Будто сердца последний удар.

Грешной и черной нет больше под ногами земли,

Впереди корабли, корабли, корабли.

Чужой хлеб и любовь, и чужие недвижные звезды,

И чужой слишком легкий, слишком просторный

                                                                        воздух.

Кто мне с берега машет платком ли, белым крылом?

О чем, о чем?

Ни один художник не писал такой Богородицы.

Над городами и полями крыла простерла,

Под удар подставила горло,

А младенца нет, его прикололи штыком.

Зовешь? не зови, мне больше нечем мучиться,

Теплое сердце мое вынули и вправили в грудь

                                                            готовальню —

Измеряю небо и землю и любовь и зарю

                               и разлуку и странствия дальния.

Ты руки крестом сложила, а третьей зовешь,

                                                                Троеручица.

Синие очи,

Неустанное полыхает пламя

Сухой степной воробьиной ночи,

Сердце рваное – пробитая хоругвь, знамя,

Под ногами